Кровь донора спасла лётчика
Раннее утро. По аэродрому ползла влажная дымка. Она сгущалась, плотнее и плотнее закрывала все вокруг.
Полковник Преображенский, озабоченный, сидел на командном пункте и тщательно просматривал список летчиков-торпедоносцев. Кому сегодня поручить трудное боевое задание?
«Ефремов? Нельзя. Колесник? Им надо отдохнуть...»
— Вызывайте экипаж Стрелецкого, — сделав выбор, сказал Преображенский дежурному по командному пункту.
...Моторы на самолете прогреты. Под фюзеляжем поблескивала подвешенная торпеда. В назначенные 6 часов 45 минут экипаж капитана Стрелецкого ушел на задание.
После долгого полета из-за горизонта на встречных курсах показался корабль.
— Товарищ командир, набирай высоту. Посмотрим, что за штука? — попросил штурман Афанасьев.
Тоннаж подходил: вражеский транспорт имел водоизмещение не менее 5 тысяч тонн. Его охраняли сторожевые корабли.
— Торпедируем, — решил командир.
При выходе на боевой курс самолет подвергся зенитному обстрелу со сторожевиков и с транспорта. Стрелецкий выполнял последний разворот, чтобы идти в атаку, как вдруг почувствовал, что его левую ногу словно бы обожгло огнем, что-то сдавило.
Голова у летчика кружилась, нога деревенела. Стрелецкий увидел кровь, льющуюся по шерсти унта, и понял — нога перебита.
Но глаза ясно видели транспорт, и самолет удалось вывести на боевой курс. В прицеле отчетливо вырисовывались две мачты и широкая труба. Нос самолета шел чуть правее корпуса судна.
«Значит торпеда пойдет правильно», — мелькнула мысль у Стрелецкого.
Штурман нажал кнопку сбрасывателя, а вскоре стрелок-радист Трусов доложил:
— Торпеда пошла!
Раздался взрыв. Стрелок-радист приготовился сфотографировать пораженную цель, попросил командира подвернуть поудобнее машину. Но командир на просьбу не реагировал.
— Товарищ капитан! Товарищ капитан! — заволновался штурман.
— Связь в порядке, — успокаивая экипаж, коротко ответил Стрелецкий. — Идем домой.
Летчику было не до фотографирования тонувшего корабля. Он истекал кровью и с тревогой смотрел на приборную доску, на которой уцелел и действовал лишь прибор высоты. Остальные вышли из строя.
Сообщать экипажу о критическом положении Стрелецкий не торопился. Оставив управление машиной, он старался перехватить ремнем планшетки раненую ногу выше колена. На постороннюю помощь рассчитывать нельзя: в его кабину никто пробраться не мог. А сознание уходило.
Когда самолет, набирая высоту, терял скорость и угрожал свалиться, Стрелецкий хватался за штурвал, выравнивал машину и снова ставил ее в набор высоты. А сам тем временем опять принимался стягивать ремнем ногу. Ремень планшетки выскальзывал из рук, не завязывался, жгут не получался.
После очередной попытки ремень все же туго стянул ногу и лишь тогда Стрелецкий сообщил штурману, что ранен.
— Я все понял, — отозвался тот. — Сумеешь дотянуть до нашей земли?
— Сумею, — сказал капитан, хотя чувствовал, что его руки слабеют, здоровая нога сползает с педали, веки тяжелеют, закрывая глаза.
Стрелецкий встряхнулся, плотнее прижался к спинке сиденья. Самолет почти падал к воде, летчик выравнял его, заставил подняться выше.
— Крепись, Петя, — подбодрил штурман. — Радист сообщил домой о твоем ранении. Навстречу идет прикрытие.
Стрелецкий вел машину на бреющем полете над сушей. Видимость была отличной, поэтому забираться высоко опасался. Могли сбить вражеские истребители или зенитчики. На бреющем пронеслись даже над одной из батарей врага, и стрелок-радист успел выпустить длинную пулеметную очередь в ошеломленных фашистов.
Когда прошли линию фронта, штурман доложил:
— Дотянул до своих. Крепись, Петя!
Но в это время Стрелецкий потерял сознание и, видимо, инстинктивно потянул штурвал на себя. Долго самолет лез вверх, очень долго. И так же долго и безответно штурман и стрелок-радист вызывали по внутренней связи командира. Они тревожились за его жизнь.
... Стрелецкий с трудом открыл глаза, взялся за управление, выровнил машину и повел ее по горизонту. Некоторое время спустя их встретили свои истребители.
— Через полторы минуты будем садиться, — предупредил штурман.
Мелькнули знакомые верхушки деревьев, занесенная снегом поляна. «Здесь надо садиться». Стрелецкий потянулся левой рукой вниз, чтобы выпустить шасси, и едва не впал в обморочное состояние. Отдохнул и повторил движение. Глаза опять затуманило.
Превозмогая боль, он, наконец, выпустил шасси. Оставалось выпустить щитки и снова должна была действовать левая рука. Опустить ее он смог лишь при четвертой попытке... Самолет пошел на посадку.
Впереди, прямо по носу торпедоносца, показался другой самолет. Стрелецкий дал правый тормоз. Машину сильно повело вправо. «Там высокие сугробы снега, там скапотируем», — мелькнуло в сознании летчика. Следовало дать левый тормоз онемевшей ногой, но он не мог этого сделать.
Последними усилиями воли Стрелецкий поднял рукой разбитую ногу и сунул ее в педаль. Впереди снова мелькнули самолеты, но то уже был мираж. В конце площадки он выключил моторы, закрыл глаза и беспомощный, откинулся на спинку.
Его вытащили через колпак. Придя в себя, Стрелецкий тихо прошептал:
— Задание выполнено...
Хирург морского госпиталя признал состояние Стрелецкого опасным из-за большой потери крови. Разрывная пуля раздробила ему ногу. Требовалось спасать жизнь летчика.
Для первого раза хирург перелил больному 750 миллилитров крови нулевой группы, но опасность не миновала. Пришлось перелить дополнительно еще 430 миллилитров.
Кризисное состояние Стрелецкий преодолел через несколько дней. Когда ему переливали еще 220 миллилитров крови, он уже смог прочитать этикетку на бутылочке, где значилась группа крови и фамилия ленинградской женщины Анастасии Соловьевой. Из разговора с медиками летчик узнал, что жизнь ему спасли с помощью доноров.
— Как же поблагодарить их? — забеспокоился Стрелецкий. Он попросил дать ему этикетку от бутылочки на память, и пообещал:
— Поправлюсь, отыщу эту женщину. Врач уступил просьбе больного.
Стрелецкий поправился, отыскал донора. Они встретились как родные, как боевые товарищи по общей борьбе с фашистскими оккупантами.
СПАСИБО ЗА РЕПОСТ СТАТЬИ, ДРУЗЬЯ!